picture

E-Texts

arrow-back

Константин Голев
Канглы из Хорасана: необычайная судьба одного кумано-кипчакского объединения в водовороте Монгольского нашествия

"Материалы II-й научной конференции средневековой истории Дешт-и Кыпчака". Павлодар: ТОО НПФ «ЭКО», 2018, с. 103-109 (ISBN 978-601-284-285-2)

В бурную эпоху монгольского нашествия многие группировки кумано-кипчак оказываются далеко от родных просторах Дешт-и Кипчака в разных частях Евразийского континента и даже за его пределами. Одна из этих группировок, как представляется, демонстрирует иное поведение, чем остальные, и не вписывается в обычный профиль кочевников-беженцев, ищущих спасения от «облавы Чингизидов» на территориях внешнего мира. Драма этих «нетипичных» кумано-кипчак разыгрывается в восточном иранском мире, в начале 30-х годов XIII века, во время хаотической интермедии между хорезмийского похода Чингиз-хана (1219–1224) и окончательного завоевания Ирана туменами Хулагу (1256–1258). Цель этой публикации состоит в том, чтобы соотнести относительно большое количество имеющихся источников и показатть некоторые предварительные наблюдения о судьбе этих кумано-кипчак, изыскивая таким образом ответы на вопросы о том, как и почему она отличается от судьбы остальных их соплеменников.

Описывая обстоятельства, когда его отец перешел на монгольскую службу в начале 30-х годов XIII века, персидский летописец Джувейни рассказывает, что Хорасан находится в состоянии хаоса. Части провинции уже были подчиненными, а другие – еще нет, «мятежники и тюрки «являлись повсюду усиливая смуту среди населения. Двое из эмиров Джалала ад-Дин Манкбурни (1220–1231), по имени Караджа и Йаган Сонкор, напали на Нишапур и его окрестности. По пути «Караджа и его тюрки «вырезали монгольские баскаки и захватывали каждого подчинившегося завоевателю. По этой причине имперский служитель Чин Тимур послал в окрестностях Нишапура войско под командованием своего подчиненного Кюл Булата с задачей расправиться с Караджой. Именно появление Кюл Булата заставило старшего Джувейни и других видных деятелей убежать из Нишапура. Между тем, весть о волнениях в Хорасане достигла до Великого хана Угэдэя (1229–1241) и спровоцировала его гнев. По приказу хана другой монгольский военачальник по имени Тайр Бахадур поехал из Бадгис, чтобы разбить Караджу. Однако, пока Тайр Бахадур был в середине дороги, он получил извещение о том, что Кюл Булат разгромил Караджу и вытолкнул его из Хорасана, и что последний отошел в Систан[74] и укрепился в крепости Арг[75].Тайр Бахадур направился туда, чтобы обсадить его, но должен был положить почти два года усилий, прежде чем взять укрепление [19, pp. 219-221; 20, pp. 483-485]. Рашид ад-Дин добавляет, что для завоевания крепости Тайр Бахадуру пришлось вести подкопы [27, pp. 660-661; 26,p. 470; 6, с. 33; 28, pp. 322-323]. Со своей стороны, Кюл Булат вернулся победоносно и именно в это время отец Джувейни перешел на службу у монголов [19, p. 220; 20, p. 484]. Вероятно, этот факт является одной из причин появления этой информации в хронику его преемника.

Но карьера Джувейни старшего далеко не самый важный аспект описываемых его сыном событиях, и сравнение с другими источниками эпохи раскрывает множество деталей, которые Джувейни опускает, и которые существенны для анализа обстановки в Хорасане в это динамическое время. Подробнее всех в этом отношении являются сведения, содержащаяся в одиннадцатой главе местной истории города Гератпериода господства монголов в Иране – Тарихнама-йи Харат. Этот источник позволяет нам ответить в первую очередь на вопрос о том, кто такие «тюрки Караджи«. По словам автора сочинения Сайфи, это былиоколо 10 000 канглы из войск султана Джалал ад-Дина, которые «остались в горах Туса и Нишапура«[76]. У руля этих значительных сил, по приказу самого султана, стояли Караджа и Йаган Сонкор, которые со своими подчиненными воинами захватывалии убивали пратеников сыновей Чингис хана. Сайфи утверждает, что поскольку Чормаган был занят осадными операциями, канглы становились все более дерзкими. Чормаган послал Чин Тимура с заданиемнайти канглы. Последний три раза приступал к походу, не успевая постичь победу над ними, так как канглы были развернутыв труднодоступных районах и укреплениях и бежали к горным вершинам. Через несколько месяцев «весть о восстании и победыканглы, и волнение жителей Хорасана, и появление мятежей разбойников и подонков дошла до великого падишаха ка’ан« Угэдэя, который впал в ярость. Он приказал, чтобы один из военачальников был направлен разогнать канглы. Имперские сановники определили Тайр Бахадура, который был в окрестностях Бадгиса, и поставили ему задачу отправить Караджу и Йагана Сонкора в оковах в ханском дворе. Он начал поход, но когда достиг Сарахс, его известили, что двое хорезмских эмиров убежали. Причиной их поражения было то, что после того как Чин Тимур безуспешно пытался три раза захватить канглы, он послал Кюл Булата с 10 000 человек, чтобы сразиться с ними. Кюл Булат столкнулся с Караджой и Йаганом Сонкором в окрестностях Сабзевара и после того как воевал с ними три дня и потерял 2 000 из своих воинов, ему удалось победить мятежныхканглы [15,pp. 91-93].

Особо важноесведение оставил нам Сайфи о том, что после поражения канглы разделились на несколько отдельных групп. По словам хрониста Караджа отправился к Сиджистану[77], Йаган Сонкор взял курс на Кухистан, а 3000 их солдат нашли убежище в городе Герат. В то время город все еще лежал в руинах после того, как был дважды завоеван во время Хорезмийского похода Чингиз-хана. Кюл Болат послал по пятам беглецов 4000 всадников и когда они прибыли в Герат канглы спрятались в пятничную мечеть, чьи стены все еще поднимались среди руин города. По словам Сайфи, люди Кюл Болата воевали с канглы в течение трех дней и многие из нападавших погибли, но в конце концов победили и убили всех защитников в самой мечети. На следующий день посланный Кюл Булатом отряд был отправлен обратно с пойманными пленными и «бессчетной добычей« [15,p. 93].

К насыщенной картине, полученной после сопоставления сведений Джувейни и Сайфи можно добавить дополнительные детали из других источников. Например, ан-Насави, биограф Джалал ад-Дина, утверждает, что незадолго до смерти султана в середине августа 1231 года, Йаган Сонкор был шихна Хорасана от имени последнего Ануштегинида и находился вместе с ним в Азербайджане. Вместе с другим султанским сановником Йаган Сонкор был послан разведать движение наступающих монголов, но согласно ан-Насави, они в конце концов не выполнили приказ [3, с. 262-263].

Со своей стороны, другая местная история – Тарих-и Систан, проливает дополнительный свет на судьбу Караджи и Йагана Сонкора после их поражения от Кюл Булата. Хроника сообщает:«Приход Караджи и Йагана Сонкора и поиски убежища в Систане в году шестьсот тридцатом [1232–1233]. Приход вслед за ними войска «проклятых«, да оставит их Аллах без помощи, в правление государя Инал Тегина, 15 зу-л-ка’да этого года [23 август 1233]. Взятие города[78] 27 рамазана года шестьсот тридцать первого [26 юни 1234]. Взятие цитадели Арка и пленение [государя Инал Тегина. Убийство] оставшихся в живых 14 джумада I года шестьсот тридцать второго [4 февруари 1235]« [31, pp. 395-396; 8, с. 368; см. также: 33, p. 323].

В двух местах в их Табакат-и Насири Джузджани также дает сведения о продолжительных осадных операциях в Систане, датируя – видимо ошибочно – «второе«[79] явление монголов в провинции в 625 году (1227–1228). По словам этого автора, монгольские войска осаждали крепость Аргв течение 19 месяцев. За это время среди его обитателей вспыхнули эпидемии, и их ряды начали редеть. Хотя по Джузджани осажденные случайно обнаружили лекарство от этой болезни, в конце концов крепость была завоевана монголами, после того как защищающий ее Малик Инал Тегин был ранен в глаз стрелой и впоследствии попал в плен.

Персидский летописец утверждает, что еще до падения Арга «все войско, которое было с ним [Иналом Тегином] в крепости, гурцы, тулаки, сагзи и тюрки, все погибли«. После того, как монголы завладели крепость, его уцелевшие жители были убиты, а малик Инал Тегин сам казнен под стенами другой крепости [21, p. 285, 22, pp. 159-162, 23, pp. 201-202, 1119-1125]. Более поздние и не так подробные версии осады содержатся также и у Ауфи [см. комментарий Раверти, 23, p. 1122], Мирхонда [25, p. 660] и Хондамира [24, pp. 628-629]. Вполне возможно, что информацию об этих событиях можно найти на страницах других сочинений, принадлежащих необъятной персидской средневековой историографии.

Какие выводы можно сделать из имеющейся богатой базы источников? В первую очередь можно очертить хронологическую рамку событий. Как уже упоминалось, незадолго до смерти Джалал ад-Дина в середине августа Йаган Сонкор все еще находился в Азербайджане и этот период может быть принят как terminus post quem для его появления в Хорасане и для начала возглавляемих им и Караджой операций канглы. Тарих-и Систан сообщает о появлении двух военачальников в Систане в 630 году (1232 – 1233), о прибытии монголов 23 августа 1233 года, о захвате столицы провинции 26 июня 1234 и овладении Арка в 632 году (1235). Следовательно, местная хроникав целом соответствует другим источникам, которые сообщают о почти двухлетней продолжительности осадных операций в Систане. Вместе с тем Джувейни относит к 630 году события с участием Кюл Булата, которые разыгрываются после разгрома канглы [19,p. 222; 20, p. 486]. Поэтому агрессивные действия канглы в Хорасане и нанесенное им Кюл Булатом поражение должны быть в целом отнесены между 1231 и 1232/1233 г.

Как антимонгольские, так и симпатизирующие Чингизидам авторы не оставляют никаких сомнений в том, что в этот период монгольская власть в Хорасане не установлена прочно и ряд территорий были либо фактически независимыми, либо в той или иной форме подчинялись Джалал ад-Дину.[80] Поэтому появление канглы и их бескомпромиссные действия оказались серьезным испытанием для местной имперской администрации и угрожают дестабилизировать процесс монгольского проникновения в регион. При этом Караджа и Йаган Сокор очевидно стоят во главе значительных сил, хотя число 10 000 вряд ли следует принимать буквально. Факт, что Чин Тимур не бил в состоянии месяцами справиться с хорезмийскими военачальниками и супрямым сопротивлением их воинов, а также и личная санкция Великого хана на передислокацию имперских войск из области Бадгис (отдаленной на более 700 км от района конфликта) свидетельствуют, что канглы успевают поставить монгольскую власть в Хорасане на грани серьезного кризиса. Вот почему описанный Джувейни и Сайфи гнев Угэдэя не должен нисколько удивлять.

В имперском дворе отлично знают о традиционных связях канглы с династией Ануштегинидов, которые даже навязывают этой племенной общности вендетту с завоевателями [как ето видно например в: 18, p. 83; 20, pp. 106-107; 27, p. 500; 26, p. 361, 5, с. 206; 28, с. 247]. Их военные умения еще более опасны для имперской экспансии, когда они одеты в формальные связи с династией Хорезма, и это ясно видно в намеках Джувейни о симпатиях местного населения к Джалал ад-Дину. Несмотря на смерть последнего, слухи о том, что он на самом деле не погиб, продолжали циркулировать по всей восточной половине исламского мира [19, pp. 191-192; 20, pp. 459-460]. Поэтому факт, что один из двух эмиров, которые стоят во главе канглы, является официальным представителем хорезмийской администрации для Хорасана, имеет серьезные политические измерения, и не может не будить беспокойство во дворе Великого хана. Что касается появления Йагана Сонкора (а может быть и Караджы) в Хорасан только после смерти Джалал ад-Дина, одно сведение ан-Насави подсказывает, что они вероятно пытались взять свою долю в намечающейся борьбе за наследие Ануштегинидов. Накануне битвы при Ясы Чимен (10-12 августа 1230 года) султан заболел и как пишет его биограф: «Эмиры и ханы ежедневно, согласно этикету, собирались у его дверей и были готовы рассеяться в [разные] стороны государства. Ведь если бы им было объявлено о смерти султана, то каждый из них отправился бы в какую-либо часть государства и завладел бы ею.« [3, с. 247; см. также: 29, p. 221]. Однако, какими бы ни были реальные цели Йагана Сонкора и Караджы – его имя всегда упоминается первымв источниках, а иногда и самостоятельно, и видимо по крайней мере на каком-то этапе он был ведущим военачальником – их статус и хорезмийская ностальгия в Хорасане могли дать опасные плоды.На самом деле, убийства монгольских наместников и репрессии против подчинившимся завоевателям можно интерпретировать как контрнаступление против позиций Чингизидов, которое кажется успевает бросить вызов монгольской власти в регионе. Опасный пример, особенно если учесть, что несмотря на риторику, имперские власти хорошо знали, что канглы и их лидеры не были «повстанцами».

Локальная проблема в Хорасане, вызванная традиционными связями кумано-кипчаков с Хорезмом, вне сомнения интерферировала с «общекипчакской проблемой«, перед которой встал двор Великого хана в начале 30-тих годов XIII века. В это время кипчаки уже проявились как самый упрямый степной противник Чингизидов после меркитов и найманов. Члены этой племенной общины препятствуют имперской экспансии на разных фронтах по всему Евразийскому континенту, и воины канглы в Хорасане являются лишь куском этой мозаики. К уже установленной вендетте между монголами и кипчаками можно добавить упорное сопротивление Олберли против монгольского наступления на их племенных территориях на границе между Европой и Азией [11, pp. 5-24]. Но были проблемы и в совершенно ином направлении. В феврале 1232 года, в самом начале последней кампании против Цзин (1115-1234) в Северном Китае, интегрированные в имперской армии кипчаки дезертировали и перешли на сторону противника [11, p. 14]. Сунский посланник Пэн Да-я, посетивший в 1233 году двор Угэдэя, сообщил о предыдущем кипчакском восстании и обопасности «пожара степи», который кипчакское сопротивление может зажечь [9, с. 71; 10, с. 53]. Острая чувствительность к куманским беженцам, ищущим спасения от имперских войск в седентарных государствах внешнего мира, обнаруживается также в монгольском письме-ультиматуме, которое доминиканец Юлиан принес Белле IV (1235–1270) в 1237–1238 г. [1, с.88-89, 107]. Вне сомнения, эта глобальная картина способствует систематическим усилиям монгольских военачальников по преследованию и ликвидации останков группы Караджи и Йагана Сонкора, некоторые из которых длятся годами и распространяются на впечатляющие расстояния. Например Герат, где согласно Сайфи ищут убежище «три тысячи» канглы, отдален на более 500 км от Сабзевара, в окрестностях которого хорезмийские эмирыбили побеждены Кюл Булатом. А Систан, где другая часть разгромленных ищет спасение, отстоит на более 800 км от области полесражения.

И наконец, несколько слов о самой группировке. Судя по всему, она состоит из отдельных кланов, по крайней мере если судить по сведению Сайфи, что после поражения она распалась на три отдельные части – по одному на каждого из военачальников и на очень значительную независимую группу. Тюркские имена двух эмиров, и особенно имя Йагана Сонкора, предполагают вероятность, что они сами происходят из некоторое кумано-кипчакское племя. Имя Сонкор часто встречается среди кумано-кипчаков[81], а из описания одного эпизода кавказских кампаний Джалал ад-Дина понимаем, что среди его приближенных были люди как некто Сиррджан-Киши – «кыпчака попроисхождению и семейным узам», которого султан использовал при коммуникациях с их соплеменниках [3, с. 213]. Несмотря на это, сделать определенный вывод о происхождении двух эмиров невозможно.

Описание Сайфи, несмотря на наличие повторяющихся литературных элементов, таких как три похода Чин Тимур и две сражения трехдневной продолжительности, не оставляет сомнений в упрямое сопротивление канглы монгольским войскам. В этом отношении их действия отличаются от привычной модели поведения, которого следуют попавшие в седентарные государства внешнего мира группы кумано-кипчакских беженцев. Миграции последних обычно помечены Timor Tartarorum (монгольским страхом), который заставляет их любой ценой стремиться избежать дальнейших столкновений со степными захватчиками и в некоторых случаях делаетих психически уязвимыми к их атакам[2, 128,155; 16, pp.386-387; 17, s. 421-422]. Не так, однако, выглядит случай с групировкой из Хорасана. Как объяснить это явление? Прежде всего, следует отметить, что возглавляемые Караджой и Йаганом Сонкором канглы не являются беженцами, по крайней мере до тех пор, пока они не потерпели поражение от войск Кюл Булата. Вероятно, в качестве решающего фактора их твердого сопротивления необходимо указать хорезмскую военно-административную рамку, в которой они находятся. Она дает им определенный статус и ноу-хау для взаимодействия с местными элитами на бывших имперских территориях. А что по крайней мере некоторые из представителей этих элит поддерживали руководимых двумя эмирами войск, видно по выбору, который Караджа сделал для своего последнего прибежища – Систан.

Согласно критическому изданию Джузджани, управляющий там малик Тадж ад-Дин Инал Тегин был членом династии Ануштегинидов, «от сыновей дядей (по отцу) султанов хорезмшахов» [21, p. 284]. По словам Мирхонда и Хондамира, он был сыном дяди (по отцу) хорезмшаха Мухаммада II [25,p. 659; 24, p. 628] В своем переводена Джузджани Раверти, который имеет доступ к различным рукописям, утверждает, что Инал Тегин является сыном дяди по матери хорезмшаха, предположительно Мухаммаду II [23, p. 199]. Если это правда, то малик числится к клану пресловутой Теркен Хатун и следовательно является членом кумано- кипчакской элиты, сделавшей карьеру в империи Ануштегинидов. Независимо от того какая версия верна, с уверенностью можно предположить, что при выборе направления отступающему Карадже хорезмийская (или даже кипчакская?) связь била определяющей. Опять же она будет среди причин упорного сопротивления Инала Тегина, которое в конечном итоге закончилось смертельным исходом для него и для всех его подчиненных.

И так, мы подходим к последнему вопросу: какова окончательная судьба Караджи, Йагана Сонкора и их «10 000» канглы? Караджа и войны, избравшие последовать его в Систане, по всей вероятности были среди тех «тюрок», которые погибли еще во время осады или среди «оцелевших», которых монголы казнилив заключительном акте драмы. Что касается Йагана Сонкора и его последователей, вопрос здесь сложнее, так как по Сайфи он отправился к Кухистану, а по Тарих-и Систан пришел в Систан вместе с Караджой. Если первая версия верна, возможно эмир искал убежище у исмаилитов Кухистана. Однако, более вероятной выглядит вторая версия, поскольку она относится к местной систанской хронике, чей анонимный составитель должен быть лучше информирован о составе беженцев в этой области. В таком случае судьба Йагана Сонкора и его людей идентична судьбе Караджи.[82] Из рассказа Сайфи становится ясно, что есть и третья, самостоятельная группа, которая, если можно доверять хронисту, была полностью уничтожена. Разумеется, не все канглы были убиты, несмотря на категорические утверждения летописцев и на несомненно высокий уровень смертности во время боевых действий и последующих репрессий. Пленники, упомянутые только Сайфи, были интегрированы в той или иной форме среди жителей империи или покинули ее через рабские рынки.

Вполне возможно, что отдельные группы или отдельные лица искали самостоятельное спасение и их действий не нашли отражение на страницах исторических источников. Некоторым, возможно, удалось бежать от железной руки Чингизидов, но для большинства вероятно относятся слова, с которыми согласно Рашид ад-Дину хорезмиец Султанчук обратился к служащему халифа кипчаку Кара Сокор в 1257 году: «Мы-дес тобою одного рода. Я после долгой беготни, примкнулся из немощи и нужде к служению его высочество и подчинился, и с меня относится хорошо. Пожалейте и вы свою жизнь, сжальтесь над своими детьми и покоритесь, дабы ваши семьи, жизнь и достояние были пощажены этим народом» [27,pp. 1009-1110; 26,p. 708; 7, с. 40-41; 28,p. 494].

Список использованной литературы:

  1. Аннинский, С. А. Известия венгерских миссионеров XIII-XIV вв. О татарх в Восточной Европе. Исторический Архив, pt. III, Москва-Ленинград,1940, с. 71-112
  2. Матузова, В. И. Английские средневековые источники IX-XIII вв. Тексты, перевод, комментарий. Москва: Наука. 1979. 268 с.
  3. Насави, Шихаб ад-Дин Мухаммад. Сират ас-султан Джалал ад-Дин Манкбурны (Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны). Издание критического текста, перевод с арабского, предисловие, коментарий, примечания и указатели З. М. Бунятова. Москва: Восточная литература РАН. 1996. 422/307 с.
  4. Путешествия в восточные страни Плано Карпини и Рубрука. Редакция, вступительная статья и примечания Н. П. Шастиной. Москва: Государственное издательство географической литературы. 1957. 270 с.
  5. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Том I, Книга вторая. Прев. О. И. Смирнова. Москва–Ленинград: Издателство Академии Наук СССР. 1952. 281 с.
  6. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Том II. Прев. Ю. П. Верховский. Москва–Ленинград: Издательство Академии Наук СССР. 1960. 213 с.
  7. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей.Том III. Прев. А. К. Арендс. Москва–Ленинград: Издателство Академии Наук СССР. 1946. 316 с.
  8. Та‘рих-и Систан. История Систана. Перевод, введение и комментарий Л. П. Смирновой. Памятники письменности востока. Том. XLII. Москва: Наука. 1974. 574 с.
  9. Храпачевский, Р. П. Половцы-куны в Волго-Уральском междуречье. По данным китайских источников. Серия «Материалы и исследования». Том II Исследования по истории кочевников восточноевропейских степей. Москва: ЦИВОИ. 2013. 125 с.
  10. Хэй да ши люэ. Источник по истории монголов XIII века. Ред. А. Ш. Кадырбаев. Москва: Наука – Восточная литература. 2016. 254 с.
  11. Allsen, T. T. «Prelude to the Western Campaings: Mongol Military Operations in the Volga-Ural Region, 1217-1237» Archivum Eurasiae Medii Aevi, III (1983), pp. 5-24.
  12. Bosworth, C. E. «Sīstān» In: The Encyclopaedia of Islam. New Edition.Vol. IX. Eds. C. E. Bosworth, E. van Donzel, W. P. Heinrichs, G. Lecomte. Leiden: Brill, 1997, pp. 681-685.
  13. Bosworth, C. E. «Zarang» In: The Encyclopaedia of Islam. New Edition.Vol. XI.Eds. P. J. Bearman, Th. Bianquis, C. E. Bosworth, E. van Donzel, W. P. Heinrichs. Leiden: Brill, 2002, pp. 458-459.
  14. Di Pian Di Carpine, G.Storia dei Mongoli. Eds. P. Daffinà, C. Leonardi, M. C. Lungarotti, E. Menestò, L. Petech. Spoleto, Centro Italiano di studi Sull’alto Medioevo. 1989. 522 p.
  15. Harawī, Sayf ibn Muḥammad ibn Ya‘qūb.The Ta’rīkh nāma-i-Harāt (The History of Harāt). Ed. M. Z. al-Ṣiddīqī. Calcutta: The Baptist Mission Press. 1944. xxvi + 822 p.
  16. Ibn Bībī. Tārīkh-i Ibn Bībī. Ed. Zh. Motaḥeddīn. Tehrān: Institute for Humanities and Cultural Studies. 1390/2011. 719 p.
  17. İbn Bibi. El-Evâmirü’l-Alâ’iyye fi’l-Umûri’l-Alâiyye. Selçuknâme.Vol. II. Tercüme. Çeviren M. Öztürk. Ankara: Türk Tarih Korumu. 2014. 694 p.
  18. Juvaynī, Alā’ al-Dīn ̒Aṭā’-Malik. Tārīkh-i Jahān-Gushāy.Ed. M. M. Qazvīnī. Vol. I. Leyden: E. J. Brill – London: Luzac & Co. 1912/1329. xciv + 294
  19. Juvaynī, Alā’ al-Dīn ̒Aṭā’-Malik. Tārīkh-i Jahān-Gushāy.Ed. M. M. Qazvīnī. Vol. II. Leyden: E. J. Brill – London: Luzac & Co. 1916/1334. xvi + 358
  20. Juvaini, ‘Ala-ad-Din ̒Ata-Malik. The History of the World-Conqueror. Vol. I-II. Transl. J. A. Boyle. Manchester: Manchester University Press. 1958. xlv + 763p.
  21. Jūzjānī, Minhāj al-Dīn. Tabaqāt-i Nāsirī. Ed. ‘A. Habībī. Vol. I. Kābul: Anjuman-e Tārīkh-e Afghānestān. 1343/1964. 501 p.
  22. Jūzjānī, Minhāj al-Dīn. Tabaqāt-i Nāsirī. Ed. ‘A. Habībī. Vol. II. Kābul: Anjuman-e Tārīkh-e Afghānestān. 1343/1964. 507 p.
  23. Juzjani, Minhāj al-Dīn. Tabaqat-i-Nasiri: A General History of the Muhammadan Dynasties of Asia, including Hindustan; from A.H. 194 (800 A.D.) to A.H. 658 (A.D. 1260) and the Irruption of the Infidel Mughals into Islam. Vol. I-II. Тransl. H. G. Raverty. New Delhi: Oriental Books Reprint Corporation. 1970. 1296 + xxvi + 273 p.
  24. Khwāndаmīr, Ghīāthal-Dīn. Tārīkh-i ḥabīb al-sīyer fi akhbār-i afrād-i bashar. Vol. II. Ed. M. Dabīr Sīāqī. Chāp-edevom, Tehrān: Khayām, 1353/1974, 824 p.
  25. Mīrkhwānd, Muḥammad. Tārīkh-i rawḍat al-safā.Vol. IV.Tehrān: Khīām-Pīrūz, 1339/1960, 704p.
  26. Rashīdal-Dīn, Faḍlallāh Abū al-Khayr. Jāmi’ al-tawārīkh. Ed. B. Karīmī. Vol. I-II. Tehrān: Enteshārāt-e Eqbal. 1338/1959. 132+1113 p.
  27. Rashīdal-Dīn, Faḍlallāh Abū al-Khayr. Jāmi’al-tawārīkh. Eds.M. Rūshan, M.Mūsavī, Vol. I-IV, Tehrān: Nashr-e Alborz, 1373/1994, Vol. I-IV. 92+2977 p.
  28. Rashiduddin Fazlullah’s Compendium of Chronicles. A History of the Mongols. English Translation & Annotation by W. M. Thackston. Part I-III. Sources of Oriental Languages and Literatures .Vol. 45. Cambridge, MS: Harvard University, 1998-1999. xliv + 819 p.
  29. Sīrat-i Djalāluddīn. Persian Translation, made in the 7th Cent. H. from the Arabic Text of Shihabuddin Muhammad Nasawi Zeydari Khurandizī. Ed. M. Mīnuvī. Tehrān: Scientific & Cultural Publications Company, 1986. 478 p.
  30. Steingass, F. J. A Comprehensive Persian-English dictionary, including the Arabic words and phrases to be met with in Persian literature. London: Routledge & K. Paul. 1892.
  31. Tārīkh-iSistān: tālīf dar ḥudūd-i 445-725. Betaṣḥīḥ-e M. al-Sh. Bahār. Tehrān: Chāpkhāneye Fardīn va barādar. 1314/1935. 486 p.
  32. The Chronicle of Ibn al-Athīr for the Crusading Period from al-Kāmil fī’l-ta’rīkh. Part 3. The Years 589-629/1193-1231: The Ayyūbids after Saladin and the Mongol Menace. Transl. D. S. Richards, Aldershot – Burlington: Ashgate. 2008. viii + 331 p.
  33. The Tārikh-e Sistān. Transl. M. Gold. Roma: Istituto Italiano peril Medio et Estremo Oriente. 1976. xvi + 369 p.

-------------------------

[74] Бойл считает, что под именем Систан в этом случае следует понимать не одноименную область, а ее столицу – Заранг [20, p. 479, note 8; p. 485, note 12]. И действительно, Бозуарт отмечает, что к середине XI века название города было заменено такими именами, как «мадинат Сиджистан« и «шахр-и Систан« [13, p. 459]

[75] Хисар-и Арг или Кал’а-йи Арг (Арк) – Крепость Арг. Само слово арг означает маленькую цитадель, расположенную в более крупном укреплении, но в данном случае это название крепости в Систан [30, p. 38].

[76] Вероятно речь идет о Кух-е Сийах Хани

[77] Ранняя арабская форма, соответствующая обичайной персидской форме топонима – Систан [12,p. 681].

[78] Явно в этом случае также идет речь о столице области Систана – Заранг

[79] Монголы впервые вторглись в Систане в 1222 г. [12, p. 683; 13, p. 459; см. также: 31, p. 394; 8, с. 367; 33, pp. 321-322; 21, pp. 283-284, 22, pp. 127-128, 23, pp. 197-199, 1047-1046]

[80] Наряду с ужецитированные сведения Джувейни, Рашид ад-Дина и Сайфи см.также: [3, с. 137, 138-139, 146-147, 172, 179, 186-187, 189-190, 256; 32, p. 303; 22, pp. 182-183; 23, pp. 1197-1198].

[81] Например члены миссии Карпини встречают в лагере Бату одного крещенного куманского воина на русской службе по имени Сонкор: «Apud Bati invenimus filium ducis Ierozlai, qui habebat secum militem unum de Ruscia qui vocatur Sangor, qui fuit natione comanus sed nunc est christianus», [14, p. 331; 4, с. 82]. Другой такой пример, это упомянутый ниже кипчак Кара Сонкор, служивший вармию халифа ал-Мустасима (1242–1258).

[82] Впрочем, если один из двух эмиров пережил падение крепости, то он, возможно, был отправлен во двор Великого хана, потому что согласно Сайфи такими были полученные Тайром Бахадуром заповеди [15, p. 92]. Несомненно, если Караджа и/или Йаган Сонкор действительно достигли стан Огедея, там они были казнены в соответствии с обычной практикой монголов в таких случаях.